Автор: bluewalk.
Название: "Кладбищенская пыль".
Ссылка на оригинал: Graveyard Dirt.
Переводчик: Your Song.
Персонажи: Зоро, Санджи, мельком Луффи и Брук.
Категория: джен (во всяком случае, по мнению автора - прожженного зосанщика).
Жанр: ангст, драма.
Рейтинг: PG.
Размер: мини.
Саммари: Санджи все никак не оставит Зоро в покое.
Размещение: запрещено.
читать дальшеТри дня спустя Санджи следует за Зоро, куда бы тот ни пошел. Воронье гнездо, машинное отделение, мастерская Усоппа, кружевная тень мандариновой рощи – Санджи находит его везде, даже в самых темных и укромных уголках корабля.
День за днем он преследует его, и когда растянувшийся на корабельной лужайке Зоро, открыв глаза, видит Санджи, склонившегося над ним, заслоняющего солнце своей золотоволосой головой, мечник наконец срывается.
– Какого черта ты здесь? – требовательно спрашивает он, чувствуя, что начинает сходить с ума.
Санджи, не глядя на него, катает незажженную сигарету между большим и указательным пальцем.
– Не говори глупостей, Зоро, – отвечает он голосом ровным и спокойным, как воды Ист Блю в безветренный день. – Где же мне еще быть?
На камбузе Санджи то и дело поглядывает на Зоро, жующего кое-как слепленный бутерброд с морем горчицы и без капли столовых манер, и всякий раз отводит взгляд, словно его тошнит от предстающей ему картины. Вероятно, так оно и есть, но Зоро упрямо не обращает на кока внимания, и у него наконец начинает получаться – как будто это так легко.
– Ты варвар, – выпаливает наконец Санджи.
– Заткнись, кок.
Зоро за раз откусывает чуть ли не полбутерброда, и Санджи кривится. Зоро вытирает рот скатертью – сейчас он совсем не прочь испортить кому-нибудь настроение. Санджи шипит:
– Прекрати сейчас же, засранец.
Зоро знает: не нужно этого делать, – но все равно огрызается в ответ, почти инстинктивно, цепляясь за старую привычку:
– А ты заставь меня.
И Санджи вновь отводит взгляд, катая между пальцами все ту же сигарету, но Зоро внезапно становится трудно дышать, будто Санджи только что выкурил всю пачку прямо у него перед носом. Все это неправильно – так, что Зоро хочется содрать с себя кожу, так, что в горле у него начинает мерзко першить. Он глядит в тарелку и чувствует, как аппетит пропадает, а под ложечкой начинает тлеть безотчетный гнев.
Он уже собирается рявкнуть, хватаясь за их вражду, словно за спасательный круг, но тут в комнату врывается Луффи, улыбаясь во все тридцать два зуба, и, глядя на эту улыбку, словно приклеенную к юному, отмеченному шрамом лицу, Зоро чувствует, как все его существо внезапно оцепеневает.
– Йо! – приветствует Луффи, облаченный, как всегда, в броню оптимизма, рожденного из целеустремленности. – Что жуешь?
Тело Зоро – сгусток напряжения, каждая мышца Зоро – словно канат, натянутый до предела и вот-вот готовый треснуть, ладони Зоро жаждут лечь на рукояти мечей или перевернуть стол, уничтожить все, что попадется под руку.
– Бутерброд, – рычит он, обжигая язык едва сдерживаемой яростью. – Не видишь, что ли?
– Вижу, что ешь что-то вкусное, – немедленно откликается Луффи, ничуть не смущаясь. Он склоняет голову набок и внимательно разглядывает Зоро, и серьезность его взгляда странно не сочетается с широкой, широкой улыбкой, с жизнерадостностью, закованной в сталь, непробиваемой ни для каких препятствий. – А впрочем, доедай, – говорит он, аккурат когда Зоро уже готов заорать на капитана, чтобы хоть как-то его заткнуть. – Похоже, тебе страсть как нравится.
И Зоро остается только злобно-растерянно таращиться на то, как Луффи поправляет свою шляпу и как ни в чем ни бывало выходит из камбуза. Перед тем как закрыть дверь, Луффи бросает через плечо:
– Не забудь помыть посуду, лады?
– Ага, – бубнит Зоро мрачно, чувствуя себя так, словно его только что ударили под дых. – Лады, – говорит он, хотя Луффи его уже не слышит.
Справа Санджи ворчит:
– Только попробуй не доесть.
Зоро не видно его глаз – только завесу золотистых волос и челюсть, сжатую так, что удивительно, как только зубы не крошатся.
Зоро почти обрушивает кулак на стол, но в последний момент сдерживается, прижимает локоть к боку, глубоко вдыхает:
– Что тебе нужно, кок?
Когда Санджи не отвечает, Зоро вновь берет бутерброд, откусывает, чувствуя, как рассыпаются холодным пеплом тлеющие в животе угли злости.
И Зоро глядит на Санджи, и Санджи не глядит на Зоро.
Зоро спускается по трапу, и Санджи следует шаг в шаг, ступая одновременно с ним. На этот раз они делают остановку на маленьком летнем островке, не сулящем ни интересных приобретений, ни захватывающих приключений. На этом острове тихо, словно в родном городке Зоро, и дома здесь стоят так близко, что можно прыгать с крыши на крышу, гоняясь за бродячими кошками или догоняя вырвавшегося из рук воздушного змея. Тенистые деревья и поля, ночью загорающиеся россыпью светлячков, оживающие оркестром сверчков и цикад, – лето детства Зоро, пойманное и застывшее в убаюкивающей вечности.
Когда они достигают края дока, Санджи останавливается и засовывает руки в карманы.
– Ты чего? – Зоро оборачивается, внезапно полоснутый по нервам внезапным отсутствием присутствия Санджи. – Не идешь?
Санджи пожимает плечами, бросает взгляд на бескрайнюю морскую гладь, которую они только что сменили на сушу, на «Санни», стоящую на якоре прямо у них за спинами.
– Не-а, – говорит он. – Нами-сан ведь позволила отлучиться только на пару часов, так что и смысла особого нет.
Он лжет. Застывший Зоро не двигается еще несколько мгновений, не споря и пытаясь убедить себя, что ничего особенного не происходит. Когда он видит, как вслед за ними по трапу своей угловато-мелодичной походкой спускается Брук, Зоро внезапно хочется рвануться с места, но его ноги словно вмурованы в землю, на которую уставился Санджи, – песок и камни вместо дерева палубы.
Брук останавливается у края дока, где неподвижно стоит Санджи, стает рядом с ним, прямо перед Зоро, и Зоро напряженно ловит момент, когда их с Санджи рукава соприкоснутся – они ведь стоят так близко, – но прикосновения не происходит, и Зоро ждет.
– Джентльмены, – говорит Брук, прижимая цилиндр к желтовато-белым ребрам, и Зоро не может понять, что написано у него на лице, но улыбка Санджи мягка и спокойна.
– Увидимся, – говорит он тихо, разворачивается и шагает обратно к кораблю. Зоро глядит ему вслед.
И Брук не двигается, пока Зоро не поворачивается и не отправляется в город, и Брук следует за ним в эту их короткую передышку на суше, на твердой земле, не качающейся под ногами. Здешние леденцы из морской соли совсем такие же, как дома, и так же быстро тают у Зоро в ладони и на языке. Когда время, отведенное им на прогулку, подходит к концу, Брук учтиво и ненавязчиво предлагает Зоро довести его до «Санни», и Зоро соглашается, не обижаясь.
Он благодарит, и Брук эффектно раскланивается:
– Всегда к вашим услугам, друг мой, – говорит он и начинает насвистывать теплому вечеру негромкую мелодию, словно приговаривая: не печалься, мой друг, не печалься.
Когда Зоро поднимается на ночную вахту, Санджи уже ждет его в вороньем гнезде. Зоро вспоминает о бутылке доброго рома, которую спрятал в свой харамаки, и почти чувствует себя виноватым, прежде чем спохватиться и прогнать ненужное смущение.
– Иди спать, – ворчит он в ту сторону, где виднеется темный силуэт Санджи, со скрещенными ногами сидящего на скамейке для жима лежа.
– Позже, – тут же отзывается Санджи, и вот теперь Зоро все же чувствует вину. – Давай поговорим.
Его слова оказываются для Зоро неожиданностью, хотя удивляться на самом деле не с чего: Санджи не был бы Санджи, если бы не выкидывал вечно каких-нибудь фортелей. Тем не менее Зоро осознает, что неким образом эта причуда кока скорее важна, чем странна, хоть она все-таки и очень, очень странна.
– О чем? – сдается он, откупоривая бутылку и мысленно готовясь к разговору.
В вороньем гнезде темно, но Зоро уверен, что Санджи улыбается, а это всегда скверный знак.
– Расскажи мне, – говорит Санджи, – о ней.
Вот оно что, думает Зоро. Он делает неторопливый глоток, затем вволю отхлебывает из бутыли и вытирает рот тыльной стороной ладони. Даже через всю комнату он почти ощущает исходящее от Санджи осуждение, явную брезгливость, но сам Санджи упорно молчит.
Зоро видит, всегда видел. Эту молчаливую борьбу, о которой они оба знают, но не желают признавать. И Зоро видит, к чему это, скорее всего, приведет, и Зоро далеко не трус – но когда дело касается Санджи, ему всегда приходится быть осторожным. И сейчас они забрели на территорию, где поджидают опасности, против которых меч бесполезен, коснулись вещей слишком хрупких и непрочных для таких кровожадных, свирепых и ненасытных созданий, как они.
Зоро отвечает:
– Ты никогда не станешь для меня тем, кем была она.
Эти слова соскальзывают с языка легко, столько раз повторенные самому себе – уверение, родившееся прежде самого сомнения. Он бьет ими, словно мечом, желая пресечь разговор, прежде чем тот затронет вещи, к которым они не готовы и не будут готовы никогда. Но Санджи даже не вздрагивает – только пожимает плечами:
– Я знаю, идиот. Все в порядке.
Зоро требуется поразмыслить. Зоро нужно понять, с какой радости Санджи считает, что все в порядке, почему он так сказал, действительно ли он так думает.
И Зоро, честный Зоро, неспособный сдержаться Зоро, только что осознавший что-то очень важное Зоро медленно говорит:
– Ты – нечто иное.
– Я – нечто иное, – подтверждает Санджи самодовольно, словно только и ждал этого ответа. – Новое, с иголочки.
И тогда Зоро понимает.
Нет, Санджи никогда не будет для него тем, кем была она, потому что она – это она, а он – это он, но важно то, что Санджи и не пытался, и не хотел этого никогда. Зоро всегда был осторожен и насторожен, всегда видел свирепое неистовство, составлявшее самую сущность Санджи, и боялся, что его напор низвергнет ее, уничтожит ее, стоит только Санджи подобраться поближе – и Зоро сражался, сражался, сражался, выплевывая насмешки, воздвигая вокруг себя стены, чтобы Санджи о них разбился.
Но Зоро никогда не понимал, только сейчас начинает постигать, что Санджи ни разу не коснулся этих стен – лишь выманивал его из-за них всякий раз, когда они сражались. Санджи не нужно то, что Зоро так упрямо оберегает, Санджи не просит обещания, не желает занять ее место, потому что у него есть свое.
Все это время, осознает Зоро, все это время.
– Я не знал, – признает он, и внезапно ощущение потери подкрадывается к нему, неотвратимое, словно прилив. – Ты всегда был чем-то иным.
– Только сейчас заметил? – смеется Санджи, и его улыбка ослепляет даже сквозь темную волну сожаления, и Зоро понимает, что не может отвести глаз.
– Раз так, расскажи мне, – тянет Санджи неторопливо, – обо мне.
Ром обжигает горло, острой болью отзывается в пустом животе, и Зоро спрашивает:
– Что ты хочешь знать?
– Все.
Санджи – это кровь, и морские брызги, и сигаретный дым, вещи совершенно чужеродные ей, он и она никогда бы не могли пересечься, он и она настолько явно противоположны, север и юг того, что можно назвать чувством, и разумеется, Зоро это знает, эту простую истину, так чего же он боялся, почему же он… почему же он…
Самое время вздремнуть, но вместо этого Зоро наблюдает, как Санджи крутит между пальцами сигарету, сидя на перилах под слепящим полуденным солнцем.
– Хватит уже теребить ее, закури наконец по-человечески!
Санджи качает головой:
– Эта – последняя, – говорит он. – Надо приберечь ее для особенного случая. Понимаешь, так будет... поэтичнее.
Зоро предлагает:
– Я куплю тебе еще пачку этих сраных сигарет.
Но Санджи только смеется и говорит:
– Ты болван.
Зоро раздраженно цокает языком и закатывает глаза.
– Ах да, – Санджи щелкает пальцами, садится чуть прямее. – Пока не забыл…
Он открывает рот, и Зоро видит золотую монету у него под языком. Санджи достает монету, поднимает повыше, глядя, как та поблескивает в лучах солнца.
– Спасибо за это, – говорит он и улыбается.
Зоро пытается найти какие-то слова, чтобы ответить.
– Она от Нами, – бормочет он наконец. – У меня тогда не было ни белли.
Санджи подбрасывает монету в воздух, ловит и кладет в карман на груди. Он все еще улыбается – Зоро не может понять почему.
– Спасибо, – говорит Санджи, – что вспомнил.
И Зоро кивает.
– Этого достаточно?
– Этого достаточно.
Поздней ночью на камбузе тихо, словно на кладбище, и так же темно. Зоро сидит по одну сторону обеденного стола, Санджи – по другую, напротив него. Снаружи раздается потрескивание корабля и колышутся волны, снаружи – луна, и звезды, и снег, но здесь, между ними, нет ничего, кроме пара от дыхания Зоро.
Зоро не помнит, сколько дней прошло. Санджи глядит куда-то вдаль, рассеянно постукивая по нижней губе кончиками пальцев, и Зоро наблюдает за ним – теперь он беспрестанно за ним наблюдает, но на камбузе темно, и лунный свет падает так, что силуэт Санджи остается в тени.
Санджи роняет в тишину:
– Я не могу угнаться за вами.
Зоро скрещивает руки; ножны его мечей негромко постукивают о ножку стула. Он абсолютно искренен, когда говорит:
– Я могу понести и тебя.
В этом он уверен. В конце концов, мечты никогда не бывают бременем; в конце концов, накама всегда должны быть рядом, и кем бы ни был Санджи, он – прежде всего накама.
Санджи – бледный, застывший, как статуя.
– У меня нет белой катаны, чтобы отдать ее тебе. Мне нечего тебе дать.
В голосе Санджи – тихое смирение, которого Зоро не ожидает и которое необъяснимым образом вызывает у него желание хватить кулаками об стену и бушевать, пока корабль не превратится в сплошные руины вокруг безмолвно сидящего Санджи. Но Зоро только стискивает зубы и ждет, и когда Санджи оборачивается, чтобы поглядеть на него, белки его глаз сверкают в тени, и у Зоро болезненно сжимается в груди, в самом средоточии всего этого безумия.
– Мне ничего от тебя не нужно, – выдавливает Зоро – но все напрасно, и он не может поверить, что снова, снова терпит поражение.
Санджи хмыкает, затем произносит:
– Мне пора.
Но он пытается сказать что-то еще, и сигарета в его пальцах остается незажженной.
– Зоро, – начинает он, но слова умирают нерожденными, и он вдруг понуривает голову, как ребенок, и с яростной, надломленной прямотой шепчет:
– Я не хочу уходить.
И Зоро испытывает предательское облегчение оттого, что не видит его лица, потому что знает: оно будет преследовать его по ночам.
И он хочет сказать: «Так не уходи, останься», – хочет вскочить и заорать на него, но прикусывает язык и не двигается с места, потому что так надо, хотя каждая клетка его тела вопит ему схватить Санджи, вдавить в пол и не отпускать. Зоро хочет пронзить его Вадо, пригвоздить к дереву корабля, на котором они плавали вместе: не смей никуда уходить, засранец, я держу тебя, останься, останься, останься.
Зоро не вскочит, и Санджи не останется, и Зоро пытается смириться с тем, что это значит. С бездонной, непреодолимой бездной пропасти прощания, от одного взгляда в которую останавливается сердце.
– Ты же найдешь Олл Блю, правда?
– А ты как думаешь, – фыркает Зоро. – Кто еще сможет, кроме нас.
– Да. Спасибо. – Санджи останавливается, криво улыбается.
– Зоро, – говорит он снова, и имя, такое знакомое и привычное, падает, словно камешек в тихий пруд, и Зоро крепко сжимает кулаки. – Зоро, послушай.
– Нет, – рычит Зоро. Голова Санджи все еще склонена, и плечи Санджи такие узкие, совсем как у нее, и Зоро хочет кинуться через стол, удержать его всей силой, на какую только хватит его рук и воли.
Он сходит с ума, но он знает, что этот разговор не обязателен, не нужен. Слова, которые они хранят друг для друга, всегда были скупыми – голые кости, обнажаемые самим существованием Зоро и Санджи, их отрывистым дыханием в унисон.
Зоро знает, что никогда в жизни не был кем-то настолько одержим, никогда ни на кого так не злился, ни из-за кого так не бушевал. И Зоро знает: Санджи чувствует то же самое.
И это неправильно, это безумие масштабов космического столкновения, опасное влечение, притяжение, лишенное объяснения. Электрический ток, движение, рефлекс, инстинкт из самой глубины их животной сути. Оскаленные зубы и ненависть настолько неистовая, что она должна быть чем-то иным. Не может не быть чем-то иным.
И Зоро вздыхает:
– Никогда в это не въеду.
Да уж, чудно. Чем бы она могла быть, хотелось бы знать. А впрочем, им все равно: они испытывают эти чувства, они схватывались в поединке, и сражались, и пробивали себе путь к неохотному, усталому принятию, и завоевали право на редкие моменты перемирия, в которые могли находиться рядом, не пытаясь перегрызть друг другу глотки. Какая разница, что это – главное, что оно есть.
Санджи поднимает взгляд. Он улыбается так, что Зоро хочется запомнить эту улыбку, вжечь ее в мозг, в сердце и в душу.
Санджи усмехается и серьезно отвечает:
– Я тоже, – говорит он. – Ну что за петрушка такая, правда? – и начинает смеяться, смеяться не умолкая.
– Почему ты здесь, кок?
Санджи широко ему улыбается:
– Ты же пролил для меня ром, помнишь?
И краснеющему Зоро приходится признать: да, он сделал это, той самой ночью, прямо на дерево все еще черной от крови палубы «Санни». Ему тогда показалось, следовало выполнить этот старый, такой подходящий обычай.
– И что из этого?
– Видишь ли, это то же самое, как если бы ты рассыпал кладбищенскую пыль, – объясняет Санджи, – вот и вышло, что я смог находиться там, где находишься ты. В море приходится довольствоваться тем, что под рукой. Разные обычаи, но значат они одно и то же.
И когда Зоро только безмолвно глядит на него, Санджи вновь смеется и отмахивается:
– Это Гранд Лайн, голова-трава. Это море. Дерьмо случается.
И с этими словами он кладет сигарету в рот, вынимает из кармана зажигалку и высекает искру – мимолетный, будто молния, проблеск, который на миг прогоняет тени от его лица и заставляет разноцветные точки заплясать перед глазами Зоро. Санджи затягивается, и кончик сигареты разгорается крошащимся пепельно-алым, когда Санджи наполняет легкие – как там он говорил?.. ах да, поэзией.
Он откидывается на стуле, наконец-то такой, как следует, безупречный, цельный и в некотором роде даже умиротворенный – а значит, думает Зоро, все нормально.
– Ну, удачи, засранец, – говорит Санджи и вновь улыбается – улыбкой, которая длится один удар сердца.
А потом Санджи больше нет, Санджи больше нигде нет, Санджи гниет на морском дне, и они никогда не смогут найти место, где над его телом сомкнулись холодные воды Гранд Лайна. Зоро моргает, глядя в пустоту, и напрасно пытается сглотнуть сдавивший горло ком. Ему кажется, надо что-то сказать – пустому воздуху, присутствию и дыму, стремительно становящимся лишь памятью и воображением.
Он не может придумать, что сказать.
Он заставляет себя встать, идет к стулу, на котором не-сидел Санджи. Кладет руку на спинку, позволяет ей задержаться там на секунду, две, три.
– Покойся с миром, – говорит он, и этого достаточно, должно быть достаточно. Медленный стук его сердца отдается тягучей, болезненной насмешкой.
Но Санджи не станет презирать Зоро за это – напротив, он будет рад за настойчивое биение жизни и мечтаний в его жилах, и в конце концов они отыщут Олл Блю, непременно, непременно отыщут, и тогда Зоро совершит новое возлияние прямо в его легендарные воды.
А до того времени… до того времени – покойся с миром.
Примечания:
Про обычай возлияния.
"Перевозчику Харону, который переправляет мертвых в Аид, полагается платить мелкой монетой, которую умершему кладут на глаза и под язык" (отсюда).
Название: "Кладбищенская пыль".
Ссылка на оригинал: Graveyard Dirt.
Переводчик: Your Song.
Персонажи: Зоро, Санджи, мельком Луффи и Брук.
Категория: джен (во всяком случае, по мнению автора - прожженного зосанщика).
Жанр: ангст, драма.
Рейтинг: PG.
Размер: мини.
Саммари: Санджи все никак не оставит Зоро в покое.
Размещение: запрещено.
читать дальшеТри дня спустя Санджи следует за Зоро, куда бы тот ни пошел. Воронье гнездо, машинное отделение, мастерская Усоппа, кружевная тень мандариновой рощи – Санджи находит его везде, даже в самых темных и укромных уголках корабля.
День за днем он преследует его, и когда растянувшийся на корабельной лужайке Зоро, открыв глаза, видит Санджи, склонившегося над ним, заслоняющего солнце своей золотоволосой головой, мечник наконец срывается.
– Какого черта ты здесь? – требовательно спрашивает он, чувствуя, что начинает сходить с ума.
Санджи, не глядя на него, катает незажженную сигарету между большим и указательным пальцем.
– Не говори глупостей, Зоро, – отвечает он голосом ровным и спокойным, как воды Ист Блю в безветренный день. – Где же мне еще быть?
На камбузе Санджи то и дело поглядывает на Зоро, жующего кое-как слепленный бутерброд с морем горчицы и без капли столовых манер, и всякий раз отводит взгляд, словно его тошнит от предстающей ему картины. Вероятно, так оно и есть, но Зоро упрямо не обращает на кока внимания, и у него наконец начинает получаться – как будто это так легко.
– Ты варвар, – выпаливает наконец Санджи.
– Заткнись, кок.
Зоро за раз откусывает чуть ли не полбутерброда, и Санджи кривится. Зоро вытирает рот скатертью – сейчас он совсем не прочь испортить кому-нибудь настроение. Санджи шипит:
– Прекрати сейчас же, засранец.
Зоро знает: не нужно этого делать, – но все равно огрызается в ответ, почти инстинктивно, цепляясь за старую привычку:
– А ты заставь меня.
И Санджи вновь отводит взгляд, катая между пальцами все ту же сигарету, но Зоро внезапно становится трудно дышать, будто Санджи только что выкурил всю пачку прямо у него перед носом. Все это неправильно – так, что Зоро хочется содрать с себя кожу, так, что в горле у него начинает мерзко першить. Он глядит в тарелку и чувствует, как аппетит пропадает, а под ложечкой начинает тлеть безотчетный гнев.
Он уже собирается рявкнуть, хватаясь за их вражду, словно за спасательный круг, но тут в комнату врывается Луффи, улыбаясь во все тридцать два зуба, и, глядя на эту улыбку, словно приклеенную к юному, отмеченному шрамом лицу, Зоро чувствует, как все его существо внезапно оцепеневает.
– Йо! – приветствует Луффи, облаченный, как всегда, в броню оптимизма, рожденного из целеустремленности. – Что жуешь?
Тело Зоро – сгусток напряжения, каждая мышца Зоро – словно канат, натянутый до предела и вот-вот готовый треснуть, ладони Зоро жаждут лечь на рукояти мечей или перевернуть стол, уничтожить все, что попадется под руку.
– Бутерброд, – рычит он, обжигая язык едва сдерживаемой яростью. – Не видишь, что ли?
– Вижу, что ешь что-то вкусное, – немедленно откликается Луффи, ничуть не смущаясь. Он склоняет голову набок и внимательно разглядывает Зоро, и серьезность его взгляда странно не сочетается с широкой, широкой улыбкой, с жизнерадостностью, закованной в сталь, непробиваемой ни для каких препятствий. – А впрочем, доедай, – говорит он, аккурат когда Зоро уже готов заорать на капитана, чтобы хоть как-то его заткнуть. – Похоже, тебе страсть как нравится.
И Зоро остается только злобно-растерянно таращиться на то, как Луффи поправляет свою шляпу и как ни в чем ни бывало выходит из камбуза. Перед тем как закрыть дверь, Луффи бросает через плечо:
– Не забудь помыть посуду, лады?
– Ага, – бубнит Зоро мрачно, чувствуя себя так, словно его только что ударили под дых. – Лады, – говорит он, хотя Луффи его уже не слышит.
Справа Санджи ворчит:
– Только попробуй не доесть.
Зоро не видно его глаз – только завесу золотистых волос и челюсть, сжатую так, что удивительно, как только зубы не крошатся.
Зоро почти обрушивает кулак на стол, но в последний момент сдерживается, прижимает локоть к боку, глубоко вдыхает:
– Что тебе нужно, кок?
Когда Санджи не отвечает, Зоро вновь берет бутерброд, откусывает, чувствуя, как рассыпаются холодным пеплом тлеющие в животе угли злости.
И Зоро глядит на Санджи, и Санджи не глядит на Зоро.
Зоро спускается по трапу, и Санджи следует шаг в шаг, ступая одновременно с ним. На этот раз они делают остановку на маленьком летнем островке, не сулящем ни интересных приобретений, ни захватывающих приключений. На этом острове тихо, словно в родном городке Зоро, и дома здесь стоят так близко, что можно прыгать с крыши на крышу, гоняясь за бродячими кошками или догоняя вырвавшегося из рук воздушного змея. Тенистые деревья и поля, ночью загорающиеся россыпью светлячков, оживающие оркестром сверчков и цикад, – лето детства Зоро, пойманное и застывшее в убаюкивающей вечности.
Когда они достигают края дока, Санджи останавливается и засовывает руки в карманы.
– Ты чего? – Зоро оборачивается, внезапно полоснутый по нервам внезапным отсутствием присутствия Санджи. – Не идешь?
Санджи пожимает плечами, бросает взгляд на бескрайнюю морскую гладь, которую они только что сменили на сушу, на «Санни», стоящую на якоре прямо у них за спинами.
– Не-а, – говорит он. – Нами-сан ведь позволила отлучиться только на пару часов, так что и смысла особого нет.
Он лжет. Застывший Зоро не двигается еще несколько мгновений, не споря и пытаясь убедить себя, что ничего особенного не происходит. Когда он видит, как вслед за ними по трапу своей угловато-мелодичной походкой спускается Брук, Зоро внезапно хочется рвануться с места, но его ноги словно вмурованы в землю, на которую уставился Санджи, – песок и камни вместо дерева палубы.
Брук останавливается у края дока, где неподвижно стоит Санджи, стает рядом с ним, прямо перед Зоро, и Зоро напряженно ловит момент, когда их с Санджи рукава соприкоснутся – они ведь стоят так близко, – но прикосновения не происходит, и Зоро ждет.
– Джентльмены, – говорит Брук, прижимая цилиндр к желтовато-белым ребрам, и Зоро не может понять, что написано у него на лице, но улыбка Санджи мягка и спокойна.
– Увидимся, – говорит он тихо, разворачивается и шагает обратно к кораблю. Зоро глядит ему вслед.
И Брук не двигается, пока Зоро не поворачивается и не отправляется в город, и Брук следует за ним в эту их короткую передышку на суше, на твердой земле, не качающейся под ногами. Здешние леденцы из морской соли совсем такие же, как дома, и так же быстро тают у Зоро в ладони и на языке. Когда время, отведенное им на прогулку, подходит к концу, Брук учтиво и ненавязчиво предлагает Зоро довести его до «Санни», и Зоро соглашается, не обижаясь.
Он благодарит, и Брук эффектно раскланивается:
– Всегда к вашим услугам, друг мой, – говорит он и начинает насвистывать теплому вечеру негромкую мелодию, словно приговаривая: не печалься, мой друг, не печалься.
Когда Зоро поднимается на ночную вахту, Санджи уже ждет его в вороньем гнезде. Зоро вспоминает о бутылке доброго рома, которую спрятал в свой харамаки, и почти чувствует себя виноватым, прежде чем спохватиться и прогнать ненужное смущение.
– Иди спать, – ворчит он в ту сторону, где виднеется темный силуэт Санджи, со скрещенными ногами сидящего на скамейке для жима лежа.
– Позже, – тут же отзывается Санджи, и вот теперь Зоро все же чувствует вину. – Давай поговорим.
Его слова оказываются для Зоро неожиданностью, хотя удивляться на самом деле не с чего: Санджи не был бы Санджи, если бы не выкидывал вечно каких-нибудь фортелей. Тем не менее Зоро осознает, что неким образом эта причуда кока скорее важна, чем странна, хоть она все-таки и очень, очень странна.
– О чем? – сдается он, откупоривая бутылку и мысленно готовясь к разговору.
В вороньем гнезде темно, но Зоро уверен, что Санджи улыбается, а это всегда скверный знак.
– Расскажи мне, – говорит Санджи, – о ней.
Вот оно что, думает Зоро. Он делает неторопливый глоток, затем вволю отхлебывает из бутыли и вытирает рот тыльной стороной ладони. Даже через всю комнату он почти ощущает исходящее от Санджи осуждение, явную брезгливость, но сам Санджи упорно молчит.
Зоро видит, всегда видел. Эту молчаливую борьбу, о которой они оба знают, но не желают признавать. И Зоро видит, к чему это, скорее всего, приведет, и Зоро далеко не трус – но когда дело касается Санджи, ему всегда приходится быть осторожным. И сейчас они забрели на территорию, где поджидают опасности, против которых меч бесполезен, коснулись вещей слишком хрупких и непрочных для таких кровожадных, свирепых и ненасытных созданий, как они.
Зоро отвечает:
– Ты никогда не станешь для меня тем, кем была она.
Эти слова соскальзывают с языка легко, столько раз повторенные самому себе – уверение, родившееся прежде самого сомнения. Он бьет ими, словно мечом, желая пресечь разговор, прежде чем тот затронет вещи, к которым они не готовы и не будут готовы никогда. Но Санджи даже не вздрагивает – только пожимает плечами:
– Я знаю, идиот. Все в порядке.
Зоро требуется поразмыслить. Зоро нужно понять, с какой радости Санджи считает, что все в порядке, почему он так сказал, действительно ли он так думает.
И Зоро, честный Зоро, неспособный сдержаться Зоро, только что осознавший что-то очень важное Зоро медленно говорит:
– Ты – нечто иное.
– Я – нечто иное, – подтверждает Санджи самодовольно, словно только и ждал этого ответа. – Новое, с иголочки.
И тогда Зоро понимает.
Нет, Санджи никогда не будет для него тем, кем была она, потому что она – это она, а он – это он, но важно то, что Санджи и не пытался, и не хотел этого никогда. Зоро всегда был осторожен и насторожен, всегда видел свирепое неистовство, составлявшее самую сущность Санджи, и боялся, что его напор низвергнет ее, уничтожит ее, стоит только Санджи подобраться поближе – и Зоро сражался, сражался, сражался, выплевывая насмешки, воздвигая вокруг себя стены, чтобы Санджи о них разбился.
Но Зоро никогда не понимал, только сейчас начинает постигать, что Санджи ни разу не коснулся этих стен – лишь выманивал его из-за них всякий раз, когда они сражались. Санджи не нужно то, что Зоро так упрямо оберегает, Санджи не просит обещания, не желает занять ее место, потому что у него есть свое.
Все это время, осознает Зоро, все это время.
– Я не знал, – признает он, и внезапно ощущение потери подкрадывается к нему, неотвратимое, словно прилив. – Ты всегда был чем-то иным.
– Только сейчас заметил? – смеется Санджи, и его улыбка ослепляет даже сквозь темную волну сожаления, и Зоро понимает, что не может отвести глаз.
– Раз так, расскажи мне, – тянет Санджи неторопливо, – обо мне.
Ром обжигает горло, острой болью отзывается в пустом животе, и Зоро спрашивает:
– Что ты хочешь знать?
– Все.
Санджи – это кровь, и морские брызги, и сигаретный дым, вещи совершенно чужеродные ей, он и она никогда бы не могли пересечься, он и она настолько явно противоположны, север и юг того, что можно назвать чувством, и разумеется, Зоро это знает, эту простую истину, так чего же он боялся, почему же он… почему же он…
Самое время вздремнуть, но вместо этого Зоро наблюдает, как Санджи крутит между пальцами сигарету, сидя на перилах под слепящим полуденным солнцем.
– Хватит уже теребить ее, закури наконец по-человечески!
Санджи качает головой:
– Эта – последняя, – говорит он. – Надо приберечь ее для особенного случая. Понимаешь, так будет... поэтичнее.
Зоро предлагает:
– Я куплю тебе еще пачку этих сраных сигарет.
Но Санджи только смеется и говорит:
– Ты болван.
Зоро раздраженно цокает языком и закатывает глаза.
– Ах да, – Санджи щелкает пальцами, садится чуть прямее. – Пока не забыл…
Он открывает рот, и Зоро видит золотую монету у него под языком. Санджи достает монету, поднимает повыше, глядя, как та поблескивает в лучах солнца.
– Спасибо за это, – говорит он и улыбается.
Зоро пытается найти какие-то слова, чтобы ответить.
– Она от Нами, – бормочет он наконец. – У меня тогда не было ни белли.
Санджи подбрасывает монету в воздух, ловит и кладет в карман на груди. Он все еще улыбается – Зоро не может понять почему.
– Спасибо, – говорит Санджи, – что вспомнил.
И Зоро кивает.
– Этого достаточно?
– Этого достаточно.
Поздней ночью на камбузе тихо, словно на кладбище, и так же темно. Зоро сидит по одну сторону обеденного стола, Санджи – по другую, напротив него. Снаружи раздается потрескивание корабля и колышутся волны, снаружи – луна, и звезды, и снег, но здесь, между ними, нет ничего, кроме пара от дыхания Зоро.
Зоро не помнит, сколько дней прошло. Санджи глядит куда-то вдаль, рассеянно постукивая по нижней губе кончиками пальцев, и Зоро наблюдает за ним – теперь он беспрестанно за ним наблюдает, но на камбузе темно, и лунный свет падает так, что силуэт Санджи остается в тени.
Санджи роняет в тишину:
– Я не могу угнаться за вами.
Зоро скрещивает руки; ножны его мечей негромко постукивают о ножку стула. Он абсолютно искренен, когда говорит:
– Я могу понести и тебя.
В этом он уверен. В конце концов, мечты никогда не бывают бременем; в конце концов, накама всегда должны быть рядом, и кем бы ни был Санджи, он – прежде всего накама.
Санджи – бледный, застывший, как статуя.
– У меня нет белой катаны, чтобы отдать ее тебе. Мне нечего тебе дать.
В голосе Санджи – тихое смирение, которого Зоро не ожидает и которое необъяснимым образом вызывает у него желание хватить кулаками об стену и бушевать, пока корабль не превратится в сплошные руины вокруг безмолвно сидящего Санджи. Но Зоро только стискивает зубы и ждет, и когда Санджи оборачивается, чтобы поглядеть на него, белки его глаз сверкают в тени, и у Зоро болезненно сжимается в груди, в самом средоточии всего этого безумия.
– Мне ничего от тебя не нужно, – выдавливает Зоро – но все напрасно, и он не может поверить, что снова, снова терпит поражение.
Санджи хмыкает, затем произносит:
– Мне пора.
Но он пытается сказать что-то еще, и сигарета в его пальцах остается незажженной.
– Зоро, – начинает он, но слова умирают нерожденными, и он вдруг понуривает голову, как ребенок, и с яростной, надломленной прямотой шепчет:
– Я не хочу уходить.
И Зоро испытывает предательское облегчение оттого, что не видит его лица, потому что знает: оно будет преследовать его по ночам.
И он хочет сказать: «Так не уходи, останься», – хочет вскочить и заорать на него, но прикусывает язык и не двигается с места, потому что так надо, хотя каждая клетка его тела вопит ему схватить Санджи, вдавить в пол и не отпускать. Зоро хочет пронзить его Вадо, пригвоздить к дереву корабля, на котором они плавали вместе: не смей никуда уходить, засранец, я держу тебя, останься, останься, останься.
Зоро не вскочит, и Санджи не останется, и Зоро пытается смириться с тем, что это значит. С бездонной, непреодолимой бездной пропасти прощания, от одного взгляда в которую останавливается сердце.
– Ты же найдешь Олл Блю, правда?
– А ты как думаешь, – фыркает Зоро. – Кто еще сможет, кроме нас.
– Да. Спасибо. – Санджи останавливается, криво улыбается.
– Зоро, – говорит он снова, и имя, такое знакомое и привычное, падает, словно камешек в тихий пруд, и Зоро крепко сжимает кулаки. – Зоро, послушай.
– Нет, – рычит Зоро. Голова Санджи все еще склонена, и плечи Санджи такие узкие, совсем как у нее, и Зоро хочет кинуться через стол, удержать его всей силой, на какую только хватит его рук и воли.
Он сходит с ума, но он знает, что этот разговор не обязателен, не нужен. Слова, которые они хранят друг для друга, всегда были скупыми – голые кости, обнажаемые самим существованием Зоро и Санджи, их отрывистым дыханием в унисон.
Зоро знает, что никогда в жизни не был кем-то настолько одержим, никогда ни на кого так не злился, ни из-за кого так не бушевал. И Зоро знает: Санджи чувствует то же самое.
И это неправильно, это безумие масштабов космического столкновения, опасное влечение, притяжение, лишенное объяснения. Электрический ток, движение, рефлекс, инстинкт из самой глубины их животной сути. Оскаленные зубы и ненависть настолько неистовая, что она должна быть чем-то иным. Не может не быть чем-то иным.
И Зоро вздыхает:
– Никогда в это не въеду.
Да уж, чудно. Чем бы она могла быть, хотелось бы знать. А впрочем, им все равно: они испытывают эти чувства, они схватывались в поединке, и сражались, и пробивали себе путь к неохотному, усталому принятию, и завоевали право на редкие моменты перемирия, в которые могли находиться рядом, не пытаясь перегрызть друг другу глотки. Какая разница, что это – главное, что оно есть.
Санджи поднимает взгляд. Он улыбается так, что Зоро хочется запомнить эту улыбку, вжечь ее в мозг, в сердце и в душу.
Санджи усмехается и серьезно отвечает:
– Я тоже, – говорит он. – Ну что за петрушка такая, правда? – и начинает смеяться, смеяться не умолкая.
– Почему ты здесь, кок?
Санджи широко ему улыбается:
– Ты же пролил для меня ром, помнишь?
И краснеющему Зоро приходится признать: да, он сделал это, той самой ночью, прямо на дерево все еще черной от крови палубы «Санни». Ему тогда показалось, следовало выполнить этот старый, такой подходящий обычай.
– И что из этого?
– Видишь ли, это то же самое, как если бы ты рассыпал кладбищенскую пыль, – объясняет Санджи, – вот и вышло, что я смог находиться там, где находишься ты. В море приходится довольствоваться тем, что под рукой. Разные обычаи, но значат они одно и то же.
И когда Зоро только безмолвно глядит на него, Санджи вновь смеется и отмахивается:
– Это Гранд Лайн, голова-трава. Это море. Дерьмо случается.
И с этими словами он кладет сигарету в рот, вынимает из кармана зажигалку и высекает искру – мимолетный, будто молния, проблеск, который на миг прогоняет тени от его лица и заставляет разноцветные точки заплясать перед глазами Зоро. Санджи затягивается, и кончик сигареты разгорается крошащимся пепельно-алым, когда Санджи наполняет легкие – как там он говорил?.. ах да, поэзией.
Он откидывается на стуле, наконец-то такой, как следует, безупречный, цельный и в некотором роде даже умиротворенный – а значит, думает Зоро, все нормально.
– Ну, удачи, засранец, – говорит Санджи и вновь улыбается – улыбкой, которая длится один удар сердца.
А потом Санджи больше нет, Санджи больше нигде нет, Санджи гниет на морском дне, и они никогда не смогут найти место, где над его телом сомкнулись холодные воды Гранд Лайна. Зоро моргает, глядя в пустоту, и напрасно пытается сглотнуть сдавивший горло ком. Ему кажется, надо что-то сказать – пустому воздуху, присутствию и дыму, стремительно становящимся лишь памятью и воображением.
Он не может придумать, что сказать.
Он заставляет себя встать, идет к стулу, на котором не-сидел Санджи. Кладет руку на спинку, позволяет ей задержаться там на секунду, две, три.
– Покойся с миром, – говорит он, и этого достаточно, должно быть достаточно. Медленный стук его сердца отдается тягучей, болезненной насмешкой.
Но Санджи не станет презирать Зоро за это – напротив, он будет рад за настойчивое биение жизни и мечтаний в его жилах, и в конце концов они отыщут Олл Блю, непременно, непременно отыщут, и тогда Зоро совершит новое возлияние прямо в его легендарные воды.
А до того времени… до того времени – покойся с миром.
Примечания:
Про обычай возлияния.
"Перевозчику Харону, который переправляет мертвых в Аид, полагается платить мелкой монетой, которую умершему кладут на глаза и под язык" (отсюда).
@темы: фанфик-перевод, Зоро, Санджи, Брук
-
-
27.08.2011 в 22:21Огромное спасибо Вам за такую вкусную вещь
-
-
27.08.2011 в 22:24-
-
28.08.2011 в 00:23Красиво, но грустно(
-
-
28.08.2011 в 00:24Конфетку? :333
-
-
28.08.2011 в 00:26-
-
28.08.2011 в 00:27-
-
28.08.2011 в 01:04Это радует. Ибо тогда Оде
, казлу,точно не выжить =.=-
-
28.08.2011 в 11:27А написано хорошо, отлично, но под конец атмосфера
сильно начинает угнетать, >_<
но всё же я дочитала фик и не пожалела.
Домо аригато, переводчик)
-
-
28.08.2011 в 17:32Спасибо вам
-
-
13.09.2011 в 14:12-
-
13.09.2011 в 16:09Спасибо вам
-
-
14.09.2011 в 22:29-
-
14.09.2011 в 22:30-
-
15.09.2011 в 00:08Местами хромает перевод
А можно поподробнее?
-
-
15.09.2011 в 05:00-
-
15.09.2011 в 22:401) уверение, родившееся прежде самого сомнения. - Как-то громоздко, витиевато. Но, возможно здесь просто много поэзии, которую я не всегда улавливаю.
2) вжечь ее в мозг.
-
-
15.09.2011 в 22:55Как-то громоздко, витиевато. Но, возможно здесь просто много поэзии, которую я не всегда улавливаю.
В оригинале a reassurance before he was even conscious of doubt. Лучше перевести не смогла
вжечь ее в мозг
В оригинале sear into his brain. Более изящно передать не получилось
-
-
15.09.2011 в 23:06-
-
16.10.2011 в 20:04